(О переводе) - Страница 1

К оглавлению

1

* * *

Н. А. Полевой – выдающийся деятель русской литературы 20-30-х годок XIX века – публицист, критик, историк, беллетрист, драматург и переводчик. Вся его многообразная деятельность была проникнута просветительскими тенденциями. С 1825 по 1834 год Полевой издавал наиболее передовой журнал; того времени – «Московский телеграф». Журнал широко знакомил читателей с современной иностранной наукой и литературой. После запрещения царским правительством «Московского телеграфа» Полевой изменил своим убеждениям; его последующее творчество носило верноподданнический, реакционный характер.

Полевой перевел трагедию Шекспира «Гамлет» (1837), а также ряд прозаических произведений английской, французской и немецкой литератур (Матюрена, Гофмана, Ирвинга, Цшокке, Клаурена, Г. Смита, Пикара и др.). Выбор произведений и характер перевода определялись литературной позицией Полевого – страстного пропагандиста радикального романтизма.

Свои взгляды на перевод Полевой высказывал в статьях, посвященных иностранной литературе, и в рецензиях на переводы современников.


Источники текстов:

Журнальные статьи:


«Подражания и переводы из греческих и латинских стихотворцев» А. Мерзлякова. – «Московский телеграф», 1825, ч. IV, No 16.

«Баллады и повести В. А. Жуковского». – «Московский телеграф», 1832, ч. XLVII, NoNo 19, 20.

«Сочинения Гёте», вып. 1.– «Русский вестник», 1842, No 3.

Значение переводной литературы

Труд, перед которым мы останавливаемся в недоумении, не, смея ни похвалить, ни осудить, и – даже худо понимая цель его. Что переводы великих творений обогащают идеи народа и самый язык его, бесспорно, но знаете ли вы, какой труд такие, обогащающие нас переводы? Понимаете ли всю важность его? Чувствуете ли, что вы обязаны не только передать идею, но и образ выражения идеи великого писателя? И кто же без страха возьмется за подобное дело? Не тот ли только, кто искусился в деле и чье имя может уже ручаться за подвиг? – Люди, неизвестные в литературе, люди, скрывающие даже имена свои тщательно, принимаются за перевод – и кого же? Гёте! И что же? Объявляют о выдаче перевода выпусками, как будто какого-нибудь живописного сборника! И разнообразного, великана, неуловимого Протея в языке, в идеях, в самой форме сочинений, берутся выставлять нам, как будто на подряд, рубить его и подавать на литературную трапезу русским читателям, будто бифштекс! Впрочем, соображая, что даже самый плохой перевод великого писателя есть уже услуга, мы осуждать не смеем и готовы даже благодарить переводчиков сочинений Гёте. Дай им бог силы, терпения, читателей! Нас останавливает еще одно сомнение: надобно ли переводить все, что писал Гёте? Иное дело все печатать на немецком языке, все сберечь в подлиннике, даже простые записочки Гёте, но какую пользу принесет перевод всего? Знаем, что на французском и немецком языке есть полные переводы иностранных писателей, но, признаемся, нам кажется такое дело вовсе бесполезным.

1842. Сочинения Гёте, вып. 1.– «Русский вестник», No 3, отд. III, стр. 153.

Принципы поэтического перевода. Критика переводов

В первой, изданной, части Подражаний и переводов г. Мерзляков поместил восемь отрывков из трагедий Эсхила, Софокла, Эврипида и два отрывка из IV и IX песней «Энеиды», все переведенные (важное обстоятельство в нашей словесности!) с подлинников ямбическими стихами (с рифмами); отрывок из «Илиады» гекзаметром и отрывок из «Одиссеи» шестистопными амфибрахиями, без рифм. Не зная греческого языка, не можем судить, переданы ль нам вполне красоты греческой поэзии. Соображая то, что г. Мерзляков переводил рифмованными ямбами и что в переводах его с латинского соблюдены и выражены красоты подлинников, мы, кажется, можем утвердиться, что в отношении и греческой поэзии русские читатели получают в его книге драгоценный подарок. Впрочем, г. Мерзляков обстоятельно излагает мнение свое о переводах древних классиков в статье «О начале и духе древней трагедии», помещенной в начале книги. Здесь мы не совершенно соглашаемся с г. Мерзляковым. Он думает (скажем словами одного известного литератора нашего, что переводчик в стихах есть не раб, а соперник своего оригинала, что он заемщик, обязавшийся выплатить точно ту сумму, какую он занял, не говоря о том, какою монетою он заплатит ее. Кажется, всего лучше, если бы заемщик платил тою же монетою, какою занял.


«С каким намерением мы переводим? С тем, чтобы, сколько можно, оживить драгоценный греческий подлинник для соотечественников. В чем состоит сие оживление? Не в словах и оборотах, им чуждых, но в силе мыслей, в духе автора, в его движениях натуральных и восхитительных. Не отрицаю, что такой близкий перевод, в котором, при совершенной свободе языка отечественного, связь и порядок слов остаются те же, какие в оригинале, достоин всякой похвалы».


Так говорит г. Мерзляков. Нам кажется, такой перевод не просто достоин похвалы, но есть верх совершенства, есть цель, которой должны мы достигать. «Как редки подобные случаи и удачи», – продолжает г. Мерзляков. Редки, но бывали и есть: ссылаемся на немецкие переводы Фосса. Впрочем, повторяем, что в переводах с латинского, может быть по свойству сего языка, ближе подходящего к новейшим, нежели греческий, г. Мерзляков точен, близок к подлиннику, сколько позволяет принятый им размер стихов, и что стихи его сильны и звучны.

1825. Подражания и переводы из греческих и латинских стихотворцев А. Мерзлякова. – «Моск. телеграф», No 16, стр. 341-342.


Мы еще не сказали, что все сочинения Гёте передаются по-русски в прозе. Имея свои понятия о переводах вообще, мы думаем, что так и должно переводить, если переводим не с какою-нибудь особенною целью, но хотим передать писателя как предмет изучения для своих соотечественников. Но такой перевод, имея основою верность передачи подлинника, не освобождает, однако ж, от других условий переводов, и главное из них при верности соблюсти и красоты подлинника. Такое условие, кажется, выпущено из вида переводчиками Гёте; их перевод «Брата и сестры» и «Клавиго» верен, но зато лишен всякого изящества. Разве так говорят по-русски: «Я знаю, что ты улыбаешься, когда я запеваю песенку, которая тебе нравится»; или: «Где бы нашла я такого мужа, который был бы доволен, ежели бы я ему сказала: я буду вас любить, и должна была бы тотчас же прибавить»; или: Какой это поцелуй? – Поцелуй не кажущегося холодным и осторожного брата, но вечно и единственно счастливого любовника? – Не спорим, что все такие фразы можно оправдать грамматически, да ведь тут идет разговор, а мы не говорим так, как пишутся схоластические диссертации либо приказные бумаги.

1